Блаженный иерей Феофилакт
Иерей Феофилакт, Христа ради юродивый (память 30 августа/12 сентября)
Путь юродства – чрезвычайно опасный и
трудный путь… Это произвольное, постоянное
мученичество, это постоянная брань против
себя, против мира и диавола, и притом борьба
самая трудная и жестокая. Это крестоносцы
по преимуществу, так как по доброй воле,
по собственному избранию, единственно из
любви к Богу и ближним несли самый тяжелый
и трудный крест…
С. Нилус1
В 20-х годах XIX века на земле Михайловской жил, подвизаясь высоким подвигом юродства, блаженный иерей Феофилакт Авдеев. Это был великий угодник Божий, который по неизреченной любви ко Господу и ближним своим принес себя в жертву самолишения и невинно претерпел множество оскорблений. О Христа ради юродивом священнике сохранилось очень мало сведений. В метрических книгах Богоявленской церкви в селе Хитровщина Епифанского уезда Тульской губернии значится: «1779 года, марта 8 дня у диакона означенной церкви Авдия Никитина родился сын Феофилакт». По окончании училища, а потом и семинарии он был определен во диакона в Веневский уезд, село Диаконово. В 1806 году уже священником о. Феофилакт вернулся в родное село Хитровщина, однако, согласно документальному свидетельству, прослужил он здесь всего лишь два года. В 1808 году этот священник значился уже заштатным, «находясь в безумстве». От роду ему было тогда 29 лет (или 33 года, как значилось в духовных книгах). Скончался о. Феофилакт 30 августа 1841 года.
Что же за человек был иерей Феофилакт?
Молодой священник, благополучный семьянин, имевший жену и маленькую дочь. И вдруг такая перемена: тесный и болезненный путь юродства. Отчего? Не иначе, как по особому Божьему произволению. По-видимому, избранник Божий настолько пламенел любовью к своему Создателю, что, будучи связан житейскими попечениями, не находил возможности выражать ее в совершенной полноте. Напротив, вступив на путь самоумерщвления, отвержения себя, в своей любвеобильной жертве Богу и людям он черпал неземную радость. Самым делом, всею жизнью, блаженный иерей Феофилакт исполнял заповедь Спасителя: Ищите же прежде Царствия Божия и правды Его (Мф. 6, 33).
Духовный писатель С. Нилус о блаженном о. Феофилакте писал следующее: «Он не имел, где главы подклонити, преследуемый злоречием и насмешками мира, пониманию которого никогда не был доступен этот род христианского православного подвижничества»1.
В чем же радость от такой жизни? Была ли радость в подвижничестве о. Феофилакта? Ведь он как-то заметил о себе вслух: «Да, действительно, и Сын Человеческий не имел, где главы подклонити». Но радость была, и радость велия, сияющая неизреченным светом.
Вспоминается следующая выдержка из записей игумении Раисы (Ураевой)2:
«Как-то в свое посещение, живя у меня, он одну ночь еще с вечера стал скорбеть и петь панихиду, выпевая из нее разные заупокойные стихи. Я встревожилась и говорю ему:
– Батюшка! Иль у меня кто умрет из родных?
– Нет, сударыня! – ответил о. Феофилакт.
Но так как он всю эту ночь и на другой день утром все продолжал петь и читать за упокой, то я несколько раз приставала к нему с тем же вопросом: не умрет ли кто из моих родных? Наконец он мне ответил:
– А помните, ко мне Матрена Ивановна приставала: “Батюшка, помолись, чтобы моя душа безбедно прошла воздушные мытарства”. Вот об ней-то и молюсь.
Матрена Ивановна была нашей клиросной, претерпела много скорбей и болезней и была очень хорошей жизни. В тот день, когда у нас шел разговор с о.Феофилактом, Матрена Ивановна уже скончалась и ей шел как раз сороковой день.
Утром на сороковой, стало быть, день по кончине Матрены Ивановны я была у обедни. Прихожу от обедни домой и застаю о. Феофилакта в полной радости. Я спросила:
– А где-то теперь, батюшка, наша Матрена Ивановна?
– Слава Богу, слава Богу, сударыня! – весело ответил блаженный старец. –
Сидит на престоле и веселится.
И по сияющему лицу о. Феофилакта было видно, что загробная участь Матрены
Ивановны была ему открыта, оттого-то и радостен так был этот земной ангел».
По мнению афонского старца Паисия Святогорца, основой всей духовной жизни является жертвенность. Человек, следуя за Христом и принося себя в жертву, ощущает неизъяснимую радость: «Наивысшая радость происходит от жертвы. Только жертвуя, человек пребывает в родстве со Христом, потому что Христос есть Жертва»1. Тогда еще здесь, на земле, человек переживает рай, потому что за свою жертву приемлет мзду – Божественное утешение.
Вся жизнь о. Феофилакта представляла собой бескорыстную жертву неограниченной любви. В записях игумении Раисы находим следующее: «он, конечно, не мог совершенно утаить от нас, монастырских, подвига своей богоугодной жизни. Молитва его была непрестанная: днем и ночью, лежа и сидя, он пел псалмы духовные, часто певал на голос из Евангелия притчу о блудном сыне: а голос у него был очень хороший. Глубокой ночью он всегда, бывало, становился на молитву и так всю ночь и простоит на молитве; а днем опять юродствует. Пища его была самая умеренная, нестяжательность безмерная. Приходили к нему многие мирские, нанесут ему и денег, и пищи всякой, и платочков, и полотенец – чего только ни нанесут; но он ничего из принесенного себе не возьмет, а все оставит в той келье, в которой его застанут подарки. У меня до сих пор хранятся его полотенце и трость – едва ли не единственное его достояние».
Совершенно свободный от земных привязанностей, отказываясь от всякой собственности, от славы и почета, принимая на себя вид безумного, иерей Феофилакт явился наглядным воплощением высшей цели жизни – в едином на потребу. А это есть великая жертва: приносимая со смирением, она рождает святость.
Существует мнение, что святость не есть нечто невидимое, напротив, ее отражение можно увидеть на просветленном Божественной благодатью и излучающем радость лице человека. Игумения Раиса сдержанно описывает внешний облик блаженного старца:«Наружности о. Феофилакт был весьма благообразной: росту высокого, лицо белое, правильные черты лица, лоб большой, открытый».
Как невозможно скрыть солнечный свет и вследствие этого из дня сотворить ночь, так и не утаить благоволение Господне, наполняющее собой все естество Божиих избранников. Совершая под личиною юродства вышеестественный подвиг Божественной любви, блаженный о. Феофилакт сподобился даров исцеления, прозорливости, рассуждения и утешения: он без затруднений открывал помышления других, дерзновенно ходатайствовал за просящих в молитве пред Богом. В записях игумении Раисы приводится множество таких случаев.
* * * Из записей игумении Раисы
«Рассказывают наши монастырские старушки: еще не было в Михайлове монастыря (наш монастырь был тогда в 12 верстах от Рязани, а переведен в Михайлов в 1819 г.), на месте же, где теперь стоит монастырь, была маленькая кладбищенская церковь…; а на полугоре стояла богадельня, в которой жило несколько девиц и старушек. Отец Феофилакт часто гостил в этой богадельне. Бывало, попросит он клубок шерсти или ниток и начнет мерить место, где быть монастырю и ограде; а на том месте, где теперь собор и самый алтарь, тут он из камешков сделал подобие Престола и говорит:
– На этом месте Лавра будет. О, как хорошо!… И мощи будут.
При этом он поминал имя Прокопия. Рассказывали это те, которые жили еще в богадельне, слышали это они сами из уст о. Феофилакта».
* * *
«В 1824 году я поступила в Михайловский Покровский монастырь. Родитель мой был Родион Феодорович Ураев; он служил, не помню в каком году, в городе Скопине уездным судьей. В то время там городничего не случилось, тоже не знаю почему, и отец мой правил его должность. В это время ограбили Скопинское казначейство; родитель же мой просрочил рапорт об этом и потому находился под судом. Из числа привлеченных к этому делу лиц, кроме отца моего, только казначей да стряпчий имели кое-какую собственность, и то самую незначительную, а потому казна обратила взыскание на городничего, т.е. на моего отца, правившего тогда эту должность. Хотя и наше имение было невелико, но все было описано и назначено для продажи с аукциона. Это горе случилось в 1824 году, в год именно моего вступления в монастырь, в котором старшая моя сестра уже была монахиней. Отец Феофилакт в то время уже юродствовал и был почитаем как истинный блаженный в нашем монастыре, куда и хаживал часто, и даже гостил.
Приехал к нам в монастырь со своею скорбью наш родитель, а тут как раз случился и отец Феофилакт. Мой батюшка ему и говорит:
– Вот я скоро должен остаться без куска хлеба с шестью детьми: имение продадут – казна все возьмет!
– Нет, – отвечает о. Феофилакт, – барин прав! Вот поедут через Москву в мантиях да в черных шляпах – будет барин прав!
– Неужели же я буду опять владеть своим имением? – спросил батюшка.
– Непременно, – ответил отец Феофилакт, – только его после все разложат по кабакам.
Ничего в то время из его слов понять было нельзя; но год спустя, в 1825 году, скончался в Таганроге Государь Император Александр Павлович. И повезли его тело через Москву, и, конечно, все были в трауре – “в мантиях и черных шляпах”, по выражению отца Феофилакта. Отец мой в то время уехал в Петербург, где и подал просьбу князю Волконскому о снятии с него казенного иска. Прошение было принято, и по случаю восшествия на престол Государя Николая Павловича ему простили казенный долг “не в пример прочим”, как было ему объявлено. Так и сбылись слова о. Феофилакта: “Барин прав”.
В 1834 году скончался мой родитель. После него наследником остался мой брат, человек нетрезвой жизни: и вскоре все имение родительское он спустил в пьянство – “разложил по кабакам”, как предсказывал блаженный».
* * *
«В монастыре нашем была игуменией матушка Евсевия, а казначеей – Елпидифора. В это время в городе Касимове сменили игумению, а на ее место взяли нашу казначею. У нас многие сестры жалели об ее уходе.
Сидит как-то раз о. Феофилакт в келье послушницы Павлины, она и говорит ему:
– Жаль нам, батюшка, казначею, что взяли ее от нас в игумении: она до нас хороша была.
– Что ее жалеть! – возразил о. Феофилакт. – Пусть, как уточка, поплавает там, поест рыбки хорошей годочка три!
Так оно и вышло: через три года наша матушка Евсевия ушла на покой, а Елпидифору перевели к нам в игумении. А в Касимове – Ока, на Оке же и подворье монастыря, и рыбы хорошей очень много».
* * *
«Были у нас в монастыре тульские две сестры, по фамилии Духонины. Одна из них, монахиня Рафаила, рассказывала об о. Феофилакте: “Однажды он пришел к нам в келью и говорит:
– А я был в Туле!
Сестра Рафаила и спрашивает его:
– Что же Вы к нашему батюшке не зашли?
– Куда тут, сударыня, к ним? – ответил о. Феофилакт. – Его и самого-то в дом не пускают – там стоят солдаты с рогами, с баграми!
–Что Вы такое, батюшка, говорите? – возразила она. – Какие солдаты?
– Да, сударыня, – продолжал говорить свое о. Феофилакт, – а дом-то их каменный, взглянешь – так шапка свалится!”
«Мы с сестрой, – сказывала мать Рафаила, – ровно ничего не поняли из этих странных слов батюшки, тем более, что у родителя нашего в Туле дом был деревянный, а не каменный. Что же вышло? Ровно через год после этого наш тульский дом сгорел до основания, а после этого пожара родители наши действительно выстроили себе дом большой, каменный».
* * *
«В нашем монастыре, в церкви, на левой стороне, находится его (о. Феофилакта – прим. сост.) чудотворная икона Божией Матери “Взыскание погибших”. Она была написана одним живописцем по его желанию и указанию. Написана она так: вверху иконы – образ Богоматери, поддерживаемый двумя Ангелами, а внизу ее – лики многих святых. Когда икона была написана, о. Феофилакт зашил ее в холстину, а сверху обшил двумя набойками и еще холстинкой. Во всей этой тройной обшивке он прорезал отверстия для ликов и так и поставил ее в своей келье. Его все и спрашивают:
– На что же это вы, батюшка, зашили икону - то холстиной?
– Да это, сударыни, на ней три ризы! – ответил старец Божий.
Так и стояла она у него в новопанской келье зашитой. Еще при жизни отца Феофилакта наш михайловский купец Иван Иванович Ложников был как-то в Лебедяни на ярмарке и там разговорился о батюшке с тульским купцом Киселевым. В разговоре этом он и скажи Киселеву, что о. Феофилакт многих исцеляет своими молитвами, а у Киселева жена больна была семь лет кровотечением. Запало это слово Киселеву в сердце, и, возвратясь домой, он послал свою жену, Агриппину Егоровну, к о. Феофилакту. На ту пору он имел пребывание в своей келье в селе Новопанском. Как только Киселева пошла к нему в келью, о. Феофилакт поднялся к ней навстречу и только сказал:
– Помолитесь, сударыня, Царице Небесной и исцелеете!
Сказал эти слова, вышел вон из кельи и куда-то скрылся. Очень оскорбилась таким приемом Киселева, особенно же тем, что он в келью свою не вернулся.
Однако она вошла в его келью, в которой оставалась благочестивая старушка, девица Елена Сидорова; эта Сидорова пользовалась советами отца Феофилакта и была постница и духовной жизни, а после жила у нас в монастыре и здесь похоронена. Елена Сидорова стала Киселеву утешать, потом облила водой образ Божией Матери “Взыскание погибших”, заставила ее (больную – прим. сост.) молиться Ей и дала выпить эту воду. Она как выпила воды после молитвы, в то же время почувствовала себя совершенно здоровой. После Киселева поехала отыскивать отца Феофилакта и виделась с ним. В то же время в знак благодарности Киселева сделала ризу апликовую на образ Божией Матери, очень хорошую, и киот; только о. Феофилакту не пришлось видеть ризы: привезли после его кончины икону и тут же взяли в церковь. Мы же не думали иметь у себя эту икону, но он помянутой девице Елене Сидорове явился во сне и приказал отдать образ к нам, в монастырь, сказав: “Она будет исцелительница”.
И точно: чудотворений от нее исчислить невозможно, у меня много писем из дальних и ближних мест от разных лиц, свидетельствующих о чудесах, дарованных через эту икону Богоматерью.
После дара Киселевой на чудотворную икону была сделана вторая риза, серебряно-вызолоченная; а затем – на изображение Самой Заступницы рода христианского пожертвовали ризу жемчужную. Тогда вспомнили три холстины о. Феофилакта и слова его о трех ризах, которые будут украшать святую икону. Еще их не было, а святой прозорливец уже видел их сияющими богатством и красотою сквозь убогое рубище домотканой холстины. Дивный старец!»
По воспоминаниям игумении Раисы, подвиг о. Феофилакта превышал все естественные человеческие силы. Преследуемый на каждом шагу злоречием, издевками и несправедливыми насмешками, блаженный старец был недоступен пониманию мира, к нему часто относились как к безумному. Был только один иерей, к которому о. Феофилакт имел невозбранный вход, – священник Тульской епархии, села Соколовки, Алексей Иванович Преображенский. В отсутствие о. Алексея на приходе о. Феофилакт даже совершал за него требы – и с таким благоговением! Он исповедовал, причащал больных, крестил младенцев, отпевал покойников, служил молебны, не позволяя себе пропускать ни единого слова.
Его внутреннее воспламенение духа к Богу все же оставалось сокрытым от большинства людей, которые предпочитали судить о человеке по его внешним делам и виду. Об этом и повествуется в следующих записях игумении Раисы:
* * *
« Когда о. Преображенский еще был учеником 3-го класса духовного училища в Коломне, Феофилакт Авдеев был там учителем. С тех пор они не видались друг с другом до того времени, когда, уже будучи священником в с. Соколовке, о. Преображенский увидал, что мимо его дома ведут на господский двор какого-то связанного человека. Заинтересовавшись этим человеком, о. Преображенский подошел к нему поближе и сразу узнал в нем своего бывшего учителя. Сейчас же он приказал развязать его и повел к себе в дом. Все это видела из окна жена о. Преображенского и подумала про себя: вот, ведут к нам какого-то безумного – он только детей перепугает».
Как видим, чаще всего в своей жизни блаженный о. Феофилакт встречался с человеческим презрением. Однако для него это не было причиной, чтобы озлобиться на мир, наоборот, с добродушными помыслами принимал на себя все несправедливости о. Феофилакт.
Когда о. Феофилакт вошел в дом, то первое его слово было к жене отца Преображенского:
« Матушка! – сказал он ей смеясь. – Запритесь с детками в спальню, а я их не перепугаю!»
С этих слов о. Феофилакта матушка почувствовала, что в его лице она встретила гостя не из обыкновенных, и стала относиться к нему с величайшим уважением».
* * *
«О. Феофилакт был необычайным прозорливцем. Как-то раз, когда отец Феофилакт находился в гостях у Преображенских, зашла сильная гроза. Он в это время лежал на палатях. Его просили встать и помолиться, но он не встал, а сказал:
– Какая благодать! Эта благодать свет Божий освещает!
В другой раз было не так. Был о. Феофилакт на огороде и что-то там копался в грядках. Вдруг бежит он с огорода скоро-скоро и кричит:
– Ух, страх какой! Идет туча!
И стал молиться. Все вышли посмотреть, но тучи никакой не было. Прошло несколько времени. Зашла туча страшная, и хотя скоро прошла, но успела разразиться тремя страшными ударами; в трех ближайших деревнях от этих ударов был пожар. Отец Феофилакт все время молился, пока не прошла туча».
* * *
«Дочери Преображенских о. Феофилакт предсказывал, что она останется в девицах и что ее нужно отдать в монастырь на Черную гору, т.е. в Михайлов. Родители не соглашались ее отдать в этот монастырь и говорили:
– Если уж хочет идти в монастырь, то пусть идет в ближайший Тульский.
А о. Феофилакт на это, бывало, скажет:
– Тульский монастырь на паутинке висит: там с голоду все поколели; а в Михайловском монастыре наша барыня будет своими пяльчиками довольна.
По времени дочь Преображенских поступила в Тульский монастырь, жила там 8 лет и сказывала с ней жившим, что не сбылось на ней предсказание о. Феофилакта. Но после его смерти ей все-таки пришлось переселиться в Михайловский монастырь и жить своими трудами».
* * *
«Поехал раз о. Преображенский в Тулу за св. миром. В его отсутствие приехали за священником – звать к больному за 7 верст. Матушка о. Преображенского и просит отца Феофилакта съездить причастить больного.
– Они там не помрут, – ответил батюшка, – сам отец Алексей (Преображенский) от Шилова поспешает на своих золотых крылышках. Взял миро, а храмозданную привезет мастер.
И часу не прошло — приехал о.Преображенский и привез св. миро. Оказалось, что он ночевал в деревне Шилове, откуда и торопился приехать домой, боясь за требы. Передали ему слова о. Феофилакта; он удивился и сказал:
– Я действительно подал владыке прошение разрешить перекрыть церковь и расписать ее внутри заново.
А за о. Преображенским в тот же день приехал живописец, взял подряд на работы в храме и вызвался сам привезти и указ на ремонт храма».
Взирая на образ жизни Христа ради юродивых, можно предположить, что это – несчастные, вынужденные влачить горькую участь безумия. Так, иерей Феофилакт, будучи отправлен по причине сумасшествия за штат, не имел права нести своего священнического служения. Да, блаженный старец пошел на высшую степень самоотречения – он отказался ради любви к Богу от проявления величайшей ценности человеческой природы – ума, своими поступками объявляя себя сумасшедшим. Тем не менее о. Феофилакт не оставлял своего священнического долга: он возделывал человеческие души своей жертвенностью, своей жизнью, своим мудрым словом. Зачастую это были малопонятные иносказания, но сколько в них было мудрости и искренней прямоты, можно увидеть в следующих двух случаях:
«Был у о. Преображенского сын лет двенадцати, он учился в школе, а жил у своей тетки Евдокии Филипповны. На масленице во вторник послали за ним лошадь, пришла и среда, а сына все нет. Вот и спрашивают о.Феофилакта:
– Батюшка! Что же это наш сын долго замешкался?
– До четверга, – отвечает он, – лошадку и кучера ваша сестрица, Евдокия Филипповна, покормит, а племянник ваш с семейством пробирается к своему брату; да куда ехать в такую погоду-то? Здесь масленицу попразднует… А сынка вашего, Ивана Алексеевича, укусила черная собака очень больно…
При этом слове отец Феофилакт вздохнул.
– Батюшка, – говорят ему, – что Вы такое говорите? Какая собака?
– Да, Иван Алексеевич женится, – отвечает он, – а Дарья Ивановна смотрит, как печка топится… Ух! Как жарко!
Что же вышло? В этот же день вечером к о. Преображенскому приехал племянник с семейством: по дороге к своему брату заехал навестить дядю; ночь заночевал, а наутро поднялась метель: “Куда было ехать в такую погоду!” – и они остались на всю масленицу. Сын, за которым была послана лошадь, приехал в четверг благополучно: его задержала тетка, Евдокия Филипповна. Слова же о. Феофилакта – о черной собаке, о Дарье Ивановне и о печке – сбылись в свое время дивным образом: сын о. Преображенского, Иван Алексеевич, которого тогда ждали на масленице, достигши 17-летнего возраста, внезапно сделался болен чем-то вроде умопомешательства; потом это болезненное состояние у него прошло, и его определили на службу в Тульское губернское казначейство. Когда же Ивана Алексеевича родные собрались женить, то на свадьбу приехала и родственница Преображенских, Дарья Ивановна. Все это происходило в Туле. Собрались уже все ехать в церковь к венцу, а пришлось вместо венца спешно бежать из Тулы, которая внезапно загорелась. Пожар разгорелся с невероятной быстротой; пламя бушевало, как море; разрушались церкви Божии, каменные здания; на реке мосты горели: так сбылось предсказание о.Феофилакта. В ужасном положении вместе с прочими очутилась тут и Дарья Ивановна, едва перенесшая зрелище этого страшного пожара».
* * *
«Сказывал еще протоиерей г. Епифани, о. Иоанн Гумилевский, родственник о. Преображенского:
– Пришел однажды ко мне о. Феофилакт и запел: со святыми упокой! – Я, признаться, на себя подумал, что это он мне смерть пророчит. А он, пропевши, в ответ на мои мысли сказал:
– И чего тебе только в голову не придет? Ведь ты не маленький.
Последние слова едва заметные, казалось бы, просто эмоциональный ответ: ведь только маленьким может прийти в голову такая глупость. На самом же деле эта незначительная фраза несла в себе духовную подспудную двусмысленность, являясь таинницей величайшего духовного видения…
После этого у протоиерея скончался сын, ребенок лет восьми».
«Непрестанно возводя очи ума и сердца своего к Богу, постоянно горя духом пред Ним, подвижники эти (юродивые – прим. сост.), подобно древним пророкам, ревнителям славы Божией, не стеснялись говорить… правду в глаза…»1.
Сквозь внешние действия о. Феофилакта проглядывала тончайшая мудрость, под дествием которой человеческие души пробуждались к чувству покаяния. Блаженный старец ветхозаветно-грозно обличал грех и при этом новозаветно- кротко вселял в человеческое сердце Божественную любовь, надеясь воспламенить в нем искру покаяния.
* * *
«Бывая часто в нашем монастыре, о. Феофилакт у всех сестер обители был желанным гостем. Только в одном при приеме его в качестве гостя выходило маленькое, говоря по-монастырски, “искушение”. Когда зазовут его к себе сестры чай пить, то он почему-то иногда чай пил просто, как все пьют, а то с одной, с двумя чашками чаю возьмет да всю сахарницу сахару и скушает; а сахар-то в то время был еще почти что диковиной, да притом и очень дорогой; вот некоторые, глядя на это, и опасались иной раз приглашать его к чаю.
Был он однажды у монахини Аркадии. Она и подумай про себя: чаю бы ты, сколько хочешь, пил, да вот сахару-то больно много кушаешь!… Был у нее этот помысел до обедни. Пришла она от обедни в свою келью; подали самовар, а отец Феофилакт вдруг встал из-за стола и куда-то скрылся. Потом через несколько минут, глядь, возвращается и приносит целую тарелку комочков, наделанных из снегу; поставил тарелку на стол и стал с этими комочками пить чай. Мать Аркадия прямо не знала, куда деться от такого обличения».
* * *
«К… о. Преображенскому о. Феофилакт пришел на престольный праздник. У хозяина были гости, и между ними был и о. благочинный, священник села Люторец. Вскоре пришел и дьячок из села Собакина Рязанской губернии, подошел он к о. благочинному и к хозяину под благословение. А затем и к о. Феофилакту. Этот благословлять его не стал и сказал ему:
– Ты тридцать дымящих духов с собой привел!
Дьячок на это ответил грубо:
– Иной учился, учился, да и заучился!
О. Феофилакт схватил его за волосы и потащил вон, приговаривая:
– Не ходи с этим, солдат, в благословенный дом!
И точно: вскоре этот дьячок за порочное поведение был отдан в солдаты».
* * *
Несомненно, Господь презирает на ревностный подвиг самоотречения,ниспосылая участникам в небесном звании (Евр. 3, 1) видимые знамения Своего благоволения. Так, иерей Феофилакт сподобился не только дара прозорливости, но и дара исцелений.
Игумения Раиса писала:
« Не запомню, в каком году, когда уже перевели наш монастырь в г. Михайлов и я была уже в монастыре, тут же жила одна женщина-солдатка с дочерью, молоденькой девочкой. Эта солдатка была бесноватая. Я ее знала лично и очень хорошо помню, и многие из монастырских ее тоже знают и помнят. Она так была мучима бесом, что на нее было страшно смотреть, особенно, когда она желала причаститься Святых Христовых Таин: ее подводили к Святой Чаше несколько человек, потому что ее иначе невозможно было причастить – она вся синела и делалась как бы в исступлении, и в таком страшном виде ее и после Причастия выводили из церкви.
Эту солдатку как-то раз взял о. Феофилакт и вывел за ограду. Там на одной могилке он читал над ней молитвы. И в это время с ней сделался сильнейший припадок беснования. Отец Феофилакт продолжал читать молитвы, и ей стало лучше, а под конец она совсем успокоилась.
– Ты теперь здорова, – сказал ей батюшка, – но не я тебя исцелил, а исцелил тебя угодник Божий Прокопий, которого тут мощи.
Исцеление это совершилось на глазах многих монастырских. После этого женщина та стала совсем здорова и когда говела, то спокойно, как и все, подходила к Святым Тайнам. До самой своей смерти, хотя после своего исцеления она и долго жила, солдатка эта не подвергалась более припадкам беснования».
* * *
За личиной скудоумия, сумасбродства человека Божия скрывались глубочайшее смирение и величайшая жертвенность – неподдельная любовь к Богу и людям. Из незримых тайников души проблескивали время от времени солнечные лучики надмирного, неземного горения по Богу.
«Разговор его о духовном был горячий; слово пламенное, назидательное; и любимой его беседой был разговор о том, что Царство Божие достается только трудом. О духовном он любил говорить наедине, с глазу на глаз с собеседником, и тогда не юродствовал, а говорил с великой убедительностью и силой. Каждому, кто хотел его слушать, он толковал Священное Писание и – всегда правильно. Любимым же его занятием было чтение книг духовных».
* * *
«Не помню, в каком году, над нашим монастырем был благочинный архимандрит Солотчинского монастыря Иларий. Приехал он к нам по делам благочиния при игумении Евсевии. В то время в нашем монастыре гостил о. Феофилакт…
Спустя немного времени мы с отцом архимандритом вошли в келью. Встреча была мирная. Отец Феофилакт поцеловался с архимандритом по чину иерейскому; и тут между ними произошел такой разговор:
– Ты – праведник, но священник! – сказал ему архимандрит. – А я грешный, но архимандрит. Скажи мне, причащаешься ли ты Святых Таин?
Отец Феофилакт отложил свое юродство и смиренно ответил:
– Причащаюсь!
– Где же?
– В селе Осанове, каждый Успенский пост. Там священник – мой духовник!
И действительно, как потом узнали, отец Феофилакт всегда этим постом уходил в село Осаново Михайловского уезда.
Много в тот раз они говорили между собою, но я частью не слыхала о чем, а частью и не упомню. Только, когда мы вышли из той кельи, архимандрит сказал:
– Великий человек сей юродивый!»
* * *
Отрадно, что находились люди, которые по достоинству ценили подвиг блаженного иерея Феофилакта. Так, сестры Свято-Покровского девичьего монастыря имели возможность убедиться, что каждое слово, произнесенное о. Феофилактом, полно смысла и значительности.
В этом можем убедиться и мы, прочитав в записях игумении Раисы о следующих примерах исключительного дара прозорливости старца. Примечательно то, что эти случаи имели место в жизни самой игумении Раисы.
Так, составительница воспоминаний об иерее Феофилакте повествует следующее:
«Старшая сестра моя жила в Михайловском монастыре. Когда мне было 16 лет, я у родителей выпросилась к сестре погостить в монастыре; когда я гостила в нем, мне очень понравилась монастырская жизнь, и я, без воли родителей, упросила игумению Евсевию, чтобы она одела меня в черное платье. Она исполнила мою просьбу: одела меня и поставила на клирос. Скоро узнали об этом мои родители, приехала моя мать и увезла меня домой, рассчитывая, что я еще слишком молода, чтобы оставаться в монастыре. Через два года меня отпустили, однако, опять к сестре погостить. В это время в монастыре жила хорошей жизни одна монахиня, именем Серафима, из дворян; она позвала меня к себе и уговаривала, чтобы я не оставляла своего намерения идти в монастырь. Я ей ответила, что я и сама того же желаю, но в настоящее время родители меня не отпускают, а сама я не могу против их воли поступать; и она посоветовала мне: до времени терпеть и иметь в памяти монастырь, но только упрашивала не прельщаться мирской жизнью и много говорила мне назидательного. Через некоторое время, погостивши, я опять уехала к родителям домой. Не в продолжительном времени я услыхала, что мать Серафима скончалась; я очень жалела о ней. Потом, как-то сестра опять выпросила меня у родителей погостить; меня отпустили. Раз пошла я за монастырскую ограду погулять; встречаю там о. Феофилакта. Он мне говорит: “Здравствуйте, сударыня! Мать Серафима приказала вам сказать: пора вам в монастырь”. Я ему отвечаю, что матери Серафимы нет уже в живых, и вместе удивилась его прозорливости, потому что разговор наш с монахиней Серафимой был вдвоем. Вскоре после этого, по неотступной моей просьбе, родители отпустили меня с благословением в монастырь».
* * *
Невозможно не остановить внимания и на следующем случае прозорливости, ярко свидетельствующем о богоугодной жизни старца. Событие, описанное игуменией Раисой, имело особое значение для нее самой.
« Когда нашего благочинного, архимандрита Илария, перевели в Задонск, случилось и мне там быть на богомолье. Когда я собралась ехать обратно в свой монастырь, архимандрит Иларий дал мне отвезти от его имени о. Феофилакту книжку творений святителя Тихона и сказал:
– Попроси его, чтобы он мне что-нибудь написал!
Когда я вернулась в обитель, отца Феофилакта у нас в монастыре не было, и поэтому я не смогла ему скоро передать книги. В это время к одной из наших монахинь, Феофании, приехали из Скопина родные. Приехали они не столько к ней, сколько к отцу Феофилакту, которого легче всего было найти в нашем монастыре; но так как он находился на этот раз не у нас, а в одной деревне, то и Феофания, и ее родные собрались ехать к нему туда. Я была рада оказии переслать ему книгу и, отправляя ее с м.Феофанией, дала с ней и лист белой бумаги, чтобы он написал что-нибудь архимандриту.
Вернулась м. Феофания и привезла письмо от о. Феофилакта. И что же за письмо написал этот старец Божий! Только вера в святость его как Божьего угодника заставляла отнестись к этому письму как к чему-то серьезному, несмотря на всю видимую нелепость его содержания. Написано оно было на целом листе, а начиналось так: “Ваше Высокопреосвященство и Ваше Высокопреподобие! Когда наши российские поклонники пойдут к Соловецким чудотворцам, то Вы их примите, учредите” и т.д. – все в том же роде и все о Соловецком монастыре. В конце же этого письма было написано так: “А Надежду Родионовну (так меня прежде звали) сделайте игуменией”, но монастыри назначил не те, в которых мне уже после смерти архимандрита Илария Бог привел быть игуменией. Для меня, малодушной и маловерной, в то время это предсказание казалось даже и смешным, потому что я и в рясофоре тогда еще не была. Отца же Илария тем же годом перевели в Соловецкий монастырь, и он, по чину Соловецкой обители, служил там с осенениями, т.е. почти как архиерей. Через шесть лет он возвратился обратно в Задонск и письмо о. Феофилакта берег как сокровище».
* * *
«Добро является добром лишь в том случае, если делающий его жертвует чем-то своим: сном, покоем и тому подобным. Потому и сказал Христос: Вси бо сии от избытка своего ввергоша в дары Богови: сия же от лишения своего все житие, еже име, верже (Лк. 21, 4)1.» Какова же была жертва о. Феофилакта? Поистине она была несоизмерима с человеческим разумением.
«Сказывал еще протоиерей г. Епифани, о. Иоанн Гумилевский, родственник отца Преображенского:
– Приходил о. Феофилакт просить на свою жену, чтобы не позволять ей отдать его дочь за солдата, а сам заплакал. Я вызвал жену его, но запретить не мог: она выдала дочь в село Петровское замуж за господского человека. У нее уже было пятеро детей, господин прогневался за что-то на ее мужа и отдал в солдаты, а она умерла с горя».
Замечательны слова С. Нилуса, который во всей полноте раскрывает христианский подвиг о. Феофилакта: «… Сам заплакал!» Проникаешь ли ты, дорогой мой читатель, чутким твоим сердцем в тайный смысл, в глубину значения этих слез великого праведника? Разумеешь ли ты все величие отречения от семейных уз, от любви родительской этого великого сердца, добровольно отказавшегося от всей их сладости, чтобы одиноким, гонимым, осуждаемым идти во след своему Господу?.. Прошли года: за лютые скорби, за смирение чистого сердца, за веру, не ведавшую сомнения, благодатию Христовой отверзлись духовные очи праведника, сообщились одинокому сердцу дары благодатных утешений, перед которыми, как свидетельствуют люди духовного опыта, вся красная мира не что иное, как смрад и тление, – а ветхий человек все еще был жив, и жгучая слеза родительской любви и страха за участь любимого ребенка, как растопленное олово, жгло огнем палящим сердечной муки… Какова сила самоотречения! Каков подвиг! Какова любовь к Богу!..»1.
Человеку, совершающему подвиг самоотречения, подается благодать вспомощствующая – сила Божественной любви. Иерей Феофилакт направил ее на всесильное горение духа к Богу, на неизмеримую самоотдачу людям.
«Одно время стали вызывать священников ехать по желанию служить на Кавказ. Вот и говорит раз матушка Преображенская своим детям:
– Поговорить надо отцу: требуются священники на Кавказ; там, говорят, очень хорошо, и прогоны дадут казенные.
Приходит отец Феофилакт, рассерженный, не в духе; ничего не пропел, как всегда, по своему обычаю, певал при входе; ни многолетия не возгласил, что тоже делывал обыкновенно. На нем ряска в то время была ватная, подрясник овчинный, ситцевая рубашка на подкладке, и к подолу рубашки была еще пришита толстая холстина; сапоги старые. Хозяева не знали, чем и угодить, спрашивают:
– Не угодно ли Вам, батюшка, покушать?
– Куда тут кушать! – отвечает он с сердцем. – Жара какая! Бежал, бежал: сказали близко, а верст двенадцать будет от Новопанска (село Новопанское Михайловского уезда от Преображенских в 45 верстах).
– Батюшка! Что ж вы так спешили?
– Как же? На Кавказ идут!
Хозяева спрашивают:
– Кто ж идет, батюшка?
– Да, Аграфена Филипповна (жена о. Преображенского). Вас там наставят, дураков, да в пушки и ударят!
– Кто ж вам, батюшка, сказывал?
– Кто? Петербургский купец приезжал в Михайлов пачпорт брать – он и сказывал!
Конечно, ни с каким петербургским купцом и речи об этом не было, как не было и самого купца.
– Да мы, батюшка, и не пойдем!
Он засмеялся и сказал:
– Пожалуйте, матушка, покушать; ведь вы обещались!
Разулся. Ноги все в кровь стерты, переменил рубашку и отдал хозяйке.
– Вот тебе, родимая сестрица, Феодосья Авдеевна!
Он ее так часто называл.
– Береги, чтобы рубашка лежала в покое!
Рубашка эта и до сего дня лежит в сундуке и оставлена в наследство меньшей дочери священника о. Алексия Преображенского».
* * *
Тончайшими струнками своей души человек чувствует искреннее добро, теплую заботу, которые исходят от другого человека. В записях игумении Раисы неоднократно упоминается, как простой люд с детской непосредственностью относился к «любвеобильному юродству» отца Феофилакта.
«О.Феофилакта очень любили мужички и выстроили ему келью в селе Новопанском Михайловского уезда. Да и в других местах по крестьянам у него были поделаны такие же кельи усердием его простых сердцем почитателей. Из этих келий он после своей смерти две завещал в наш монастырь, которому они и отданы. Когда он живал в своих кельях, то налагал на себя большие труды: постился по целым дням, ничего не вкушая; часто с самого утра уходил в болото и до поздней ночи собирал в воде тростник; а в келью свою возвращался холодный, голодный, весь мокрый… Великий был труженик!»
* * *
«Бывая иногда на городском базаре, случалось, он и побьет кого-нибудь из встреченных им на пути. За это его несколько раз сажали в острог, и он сидит, бывало, там с видимым удовольствием и поет священные стихи, которых он знал великое множество. Подержат, подержат его в остроге и выпустят. В последние же годы жизни его уже в острог не сажали. И он пользовался большим уважением».
* * *
О кончине о.Феофилакта до нас дошли следующие сведения:
«В последний раз он приехал к Преображенским на лошади с новопанским мужичком. Было это Великим Постом. Ночевал он одну ночь; утром, напившись чаю, позавтракал и приказал заложить лошадь. Напомнил про рубашку и опять наказал, чтобы была в покое. Упрашивали его, чтобы он еще остался ночевать, но он не остался. Благословил дом, благословил семейство Преображенских и, прощаясь, сказал:
– Мир дому сему!
С тех пор его уже в этом доме не видали: тем же годом он и скончался».
* * *
«Нередко говаривал о. Феофилакт:
– Повезут мощи Николая Чудотворца мимо вашей обители, а вы не примете – скажете: “Не надобно нам, не надобно нам!”
Незадолго до своей кончины – за год или даже и того менее – он, проживая в то время за 30 верст от нас и уже болея, несколько раз присылал проситься пожить у нас в монастыре: потому-де, что он скоро умрет. Посылал он с этой просьбой к монахине Павле, и та несколько раз ходила к игумении просить о том, чтобы она исполнила желание о. Феофилакта; но наше духовенство было против этого, и потому игумения никак не соглашалась принять блаженного старца.
– Не надобно нам его, не надобно! – говорила игумения.
Поэтому мы теперь и думаем, что под словами “Николай Чудотворец” о. Феофилакт подразумевать давал благодать Божию, на нем почивавшую, тем более, что, когда он скончался, матушка игумения посылала казначею и монахиню Веру просить его тело, но его не дали».
* * *
«За полгода до своей смерти он принес к монахине Досифее деревянный крест и просил ее отделать его фольгой. Эту монахиню он очень любил и часто у нее бывал; она и прежде занималась работой – отделывала образа фольгой. Так этот крест у нее и был. Когда же отец Феофилакт скончался, то монахиня Досифея поехала его хоронить и захватила с собой этот крест; он уже лежал в священническом облачении, а креста в руках у него не было – с этим крестом его и схоронили».
* * *
«О. Феофилакт был болен несколько месяцев и жил в селе Зимино, Михайловского уезда, у одной благочестивой дворянки. Эта дворянка очень боялась, чтобы он не умер без напутствования. Сколько раз упрашивала она причаститься и особороваться, но он отвечал на ее просьбу:
– Не вашей я, сударыня, веры!
Но, зная его много лет, она все продолжала ему об этом напоминать. Когда же наступил день его кончины – 30 августа 1841 года – он сказал хозяйке дома, где жил:
– Ну, теперь, Арина Павловна, посылайте за священником!
Поисповедался старец Божий, причастился, особоровался и в тот же день скончался без всяких предсмертных страданий, заставив до последнего своего вздоха пришедшую к нему дьячиху кропить его святой водой.
Когда она уходила из своего дома, то посадила хлебы в печь и боялась, как бы хлебы не пересиделись, но об этом никому не говорила, а только про себя думала, а он на ее мысли говорит: “ Нет, сударыня, хлебы ваши не пересидятся”.
В селе, где скончался о. Феофилакт, было два помещика: один Николай Николаевич Желтухин, другой – Хлуденев. Желтухин прежде не любил почему-то о. Феофилакта, а Хлуденев, напротив, очень его любил и верил в его святость. После его смерти они оба пошли поклониться его телу, и тот, и другой выразили желание похоронить его на свой счет. Вышло так, что Хлуденев, несмотря на свою любовь и веру к старцу, уступил Желтухину, и Желтухин справил на свой счет все похороны, сделал обед священникам и накормил многих бедных. До могилы гроб несли на своих руках оба помещика. Торжественны были похороны!..
Когда же спустя некоторое время стали разбирать кое-какие бумаги, оставшиеся после покойника, то в них нашли что-то вроде духовного завещания, в котором он просил именно Желтухина его похоронить и помянуть.
Похоронен о. Феофилакт в селе Зимино Михайловского уезда Рязанской губернии, близ церкви, против алтаря, и над могилой его поставлен памятник – камень с надписью. Многие до сего дня приходят на его могилу, служат панихиды, берут с могилы землю и по вере своей получают исцеление».
* * *
… Спустя почти 150 лет все изменилось до неузнаваемости и окончательно стерлось из памяти наших современников благоговейное почитание благословенного прошлого и угодников Божиих, подвизавшихся в то время. На сегодняшний день не осталось, к сожалению, ни надгробной каменной плиты, ни самого места захоронения старца Феофилакта, откуда раньше верующие с упованием брали землицу и получали исцеления. Но, слава Богу, возрождается Покровская обитель, и Господь дарует нам возможность возносить молитвы о блаженном иерее Феофилакте, об усопших игумениях с сестрами, просить их заступничества за нас, многогрешных.
1Нилус С. Голос веры из мира торжествующего неверия. СПб., 1997. С. 131.
1 Нилус С. Голос веры из мира торжествующего неверия. СПб.,1997. С. 131.
2 Игумения Михайловского Покровского монастыря Раиса оставила после себя воспоминания о встречах с блаженным иереем Феофилактом.
1 Духовное пробуждение. В 3-х т. Т. 2. М., 2001. С. 204.
1 Нилус С. Голос веры из торжествующего неверия. СПб., 1997. С. 112.
1 Нилус С. Голос веры из мира торжествующего неверия. СПб. 1997. С. 139.
Назад к списку